Ездить из Берлина в Париж, а из Парижа обратно как-то совсем не улыбалось, тем более, Париж был далеко не последним пунктом назначения. В процессе «работы» Ланда должен был посетить парочку окрестных деревень, где ему явно будут не рады. Однако шанс в очередной раз поиграть на нервах несчастных евреев даже немного поднимал полковнику настроение.
Небольшой старый опель проезжал по сельской дороге... в столь  раннее утро мало кого из местных можно было встретить по пути, однако те, кто все же попадался на глаза офицеру, в страхе уходили прочь: видимо, думали, что по их душу.
Автомобиль замер практически напротив небольшого домика, в котором, судя по данным, проживали четыре еврея. Фамилия... Ганс раскрыл толстую папку со всей порученной документацией и, проведя пальцем по поверхности бумаги, наконец, обнаружил необходимую запись. Даниель, Рут, Ада и Мишель Вилле. Да, они расположились именно в этом доме.
Ланда покинул машину и, подозвав жестом своих сопроводителей, уверенно направился вершить судьбу еврейской семьи. Как ни странно, но дверь оказалась приоткрытой – вероятно, впопыхах Вилле забыли ее запереть, ну это только на руку штандартенфюреру.
Ланда перешагнул порог.
- Bonjour! – весело поприветствовал собравшихся Ганс и молниеносно пустил две пули в лоб старшим. Тела рухнули на пол с характерным грохотом, а под ними постепенно начала образовываться лужа крови. – Двое. А где же остальные?
Офицер перешагнул через труп, судя по всему, Даниеля Вилле и направился в сторону кухни. К сожалению, до блеска натертые сапоги и скрипучий плащ теперь придется заново чистить перед отъездом в Берлин – евреи запачкали форму кровью. Смахнув с лица пару красных капель, мужчина заглянув в каждый угол кухни. Здесь нет. И в соседней комнате не оказалось. Вероятно, второй этаж...
Полковник не часто лицезрел двухэтажные домики во французских деревнях, а поэтому предположил, что в этом доме когда-то жили сразу две семьи. Вторая, похоже, успела скрыться, но не Вилле.
Тяжелые шаги офицера СС отчетливо раздавались в доме, Ганс точно нарочно ступал шумно, чтобы запугать несчастных детей. Они не могли бежать – со второго этажа-то спрыгивать неудобно, сразу попадешь под обстрел приезжими солдатами.
На втором этаже находилась всего одна комната, туда-то штандартенфюрер и держал путь.

Детский всхлип полковник услышал еще на лестнице, после чего последовало невнятное бормотание. Младшие Вилле дрожали от страха, предчувствуя скорую гибель... Ганс тяжко вздохнул – он жалел детишек, но такова была воля Фюрера – евреи должны быть истреблены, как крысы во время эпидемии чумы. И Гитлер, и Геббельс очень любили нарекать евреев именем ни в чем не повинных грызунов, не совсем понимая, что тем самым поднимают врагов в глазах знающего человека. Крысы – очень умные существа, способные сбежать из самой настоящей передряги. И евреи такие же, хитрые, но, к сожалению, трусливые. Помнится, Менгеле говорил, что именно из-за врожденной трусости этот народ будет истреблен. Почему четыре офицера гестапо без проблем загоняют огромную толпу в газовые камеры? Потому что ни один из них не осмелится противиться «безграничной власти» немцев. Толпа с легкостью сумела бы уничтожить гестаповцев, если бы хоть один из них рискнул и пожертвовал своей жалкой жизнью ради остальных.
Именно поэтому евреев уничтожают с такой легкостью.
Только Ганс хотел войти в комнату, как его остановил сопровождающий... Герман, вроде. Рядовой, вооружившись карабином, перешагнул порог первым. Прогрохотал выстрел, кровь отлила от лица Ланды, который через распахнутую дверь увидел двоих детей, один из них держал в руках антикварный пистолет. Интересно, а он не подумал, что столь старое оружие может и не выстрелить? К тому же, однозарядный пистолет лучше не использовать в такой ситуации... ведь наверняка эсэсовец придет не один.
- Доброе утро, однако... – задумчиво протянул Ланда, присаживаясь на корточки перед мертвым Германом. Четкая дырочка в его голове говорила о том, что Ланде сильно повезло, что он не вошел первым. – Мы будем по тебе скучать, Герман, - торжественно произнес полковник, медленно выпрямляясь. Он легко перешагнул уже третий труп за утро и стал постепенно приближаться к до смерти перепуганным деткам. – Вы знаете, что оружие детям не игрушки? Вас не учили этому родители? Хм... и где только евреи достают такие дорогие экспонаты... – штандартенфюрер аккуратно вытянул пистолет из руки мальчика и стал разглядывать. И парень, и его маленькая сестра в тот момент находились на мушке второго солдата, одного из тех, кого Ганс взял с собой.

Что может быть лучше воссоединения семьи? Тронутый этой мыслью, Ланда перевел взгляд с оружия на двух маленьких детей. Напуганные, затравленные геноцидом, они бы замечательно смотрелись где-нибудь в концлагере - вот как бы в первую очередь мог бы подумать тот же Герман, если бы, конечно, не лежал сейчас на полу в состоянии трупа. А вот Ганс недоумевал по другому поводу: где евреи могли достать дорогую антикварную "игрушку"? А главное, как спрятали? Неужели еще никто даже не догадался обыскать этот дом на предмет ценностей? В Польше, например, алчные нацисты вырывали евреям золотые зубы, чтобы переплавить и продать подороже. А тут - дуэльный пистолет девятнадцатого века. Разве что, местные солдаты просто ничего не смыслят в дорогих вещах...
- Скажи, дружок, - на практически безупречном французском произнес полковник, - в доме остались еще драгоценности? Может быть, деньги, которые не забрала прошлая комиссия? - краем глаза офицер заметил, как загорелись глаза о позади стоящего солдата. - И да, попроси, эм... - мужчина гляну в папку, - Аду замолчать. Отвлекает, - улыбнулся он, передавая оружие сопровождающему.
Ланда задумчиво обвел взглядом помещение. Ничего особенного, кроме того, что сельский учитель явно не бедствовал. Штандартенфюрер неоднократно поражался стальной хватке евреев в различных областях, и если других чинов Третьего Рейха это злило, то для Ганса такой феномен представлялся интересным.
- О, правда? - в искреннем изумлении офицер вновь повернулся к мальчишке. - Так это были ваши мама и папа? Я очень сожалею. В таком юном возрасте остаться сиротами... Ничего, это не надолго. Сейчас вылетит птичка, - с этими словами эсэсовец поднял револьвер и, вытянув руку, взвел курок. - Я правда сожалею.