Смерть была совсем не такая, какой обычно представляла её себе Шошанна.
Она готовилась принимать её, мужественно стиснув зубы и терпя невыносимую боль. Пламя мести должно было спалить мстительницу, унеся её жизнь вместе с жизнями тех, кого она приговорила. За два года работы в кинотеатре Шошанна стала находить в себе черты лирической героини, и в финале картины ей надлежало уйти с достоинством.
Бедная глупая девочка! Если бы она знала, что не сможет лицезреть свой триумф, то не стала бы с истовым старанием готовить для долгожданных гостей такое шоу. Кульминационный момент картины ещё даже не настал, когда звезда уже лежала в луже собственной крови, распахивая рот и тараща в пустоту глаза, как выброшенная на лёд рыба.
Алое платье багрит быстро расползающееся на животе тёмное пятно. Перед глазами Шошанны темнеет, и она больше не слышит, как строчит на киноэкране Фредерик Цоллер. Национальный герой, убийца десятков американцев, лежащий сейчас мёртвым в двух шагах от неё.
Её убийца.
Что ж, по крайней мере всё случилось так, как Шошанна и задумывала. Собственного голоса, произнесшего приговор немецкому народу, она уже не слышала, зато чувствовала буквально осязаемый жар, охвативший "Le Gamaar", а это значило, что Марсель сдержал обещание. Значит, месть еврейки свершилась - в полной мере.
Она знала, что на этом всё будет кончено. Всё остальное - вопрос лишь времени, и все, кто должен быть наказан, будут наказаны.
Всё было не зря.
Шошанна сделала последнее усилие, чтобы закрыть глаза. Смерть от пули в живот была долгой, но безболезненной.

Звуки стихли раньше, чем помутнело в глазах, и появились снова прежде, чем Шошанне удалось разлепить веки.
Вопреки всем ожиданиям и здравому смыслу, она была жива. Первый тяжкий, глубокий вздох дался её трудно: кажется, выпущенные Цоллером пули задели лёгкое. Страшненький белобрысый мальчик в нацистской форме, тащивший окровавленную мстительницу куда-то, даже испугался, когда девушка так внезапно открыла глаза и издала глухой лающий стон. Впрочем, только на это Шошанны и хватило прежде, чем она снова потеряла сознание от тошнотворного вкуса крови во рту.
И, чёрт возьми, ей суждено было очнуться снова - в комнате с белым потолком, в белой одежде, с явственной болью в груди и животе. Склонившийся над еврейкой взмыленный человек в больничном халате всем своим видом выражал только одно: как после такого можно ещё жить?
А вот следующее попавшее в поле зрения лицо было Шошанне знакомо хорошо, о, да. Даже слишком.
Пренебрегая всеми мыслимыми правилами, невозмутимый Ганс Ланда курил прямо в палате, не удосужившись даже накинуть на плечи халата. Это спрятанное за пеленой дыма лицо было последним, кроме, пожалуй, Цоллера, которое хотела бы видеть Шошанна перед смертью. Однако за отвращением медленно показался страх.
Почему они оба здесь и с чего так мерзко ухмыляется штандартенфюрер? Неужели ничего не вышло, и её доставили сюда для последующего допроса? Ланда должен был быть похоронен вместе с остальными немцами под руинами сгоревшего кинотеатра. Шошанна должна была окончить жизнь там же, так что произошло?.. Что, если весь план пошёл прахом?..
Девушка попыталась сесть, чем несказанно перепугала врача. Любое движение сейчас могло оказаться для неё роковым, но теперь было уже плевать. Шошанна сначала прохрипела что-то невнятное, а затем зло, быстро прокашлялась и выплюнула, вперившись ненавидящим взглядом в полковника:
- Что всё это значит?!..

Отредактировано Shosanna Dreyfus (2012-09-15 15:04:21)

Вот он, виновник всех её бед. Сидит прямо перед ней, как какой-нибудь тревожащийся о судьбе пострадавшей еврейки добрый друг. Так близко, что даже не надо протягивать руку, чтобы коснуться.
Боль была невыносима. Тело, кажется, рвало на части: грудь ныла, внутренности держались на честном слове, ещё не вытащенная из бедра пуля только сильнее травмировала ногу, но Шошанна отодвинулась от Ланды, вжимаясь в спинку кровати.
"С-с-сволочь... Захотел в последний раз надо мной поиздеваться, точно. Затем и вытащил. Чтобы снова унизить. Ублюдок поганый..."
В носу предательски закололо, глаза Шошанны заблестели, но она твёрдо решила не плакать, не доставлять удовольствия этому гаду.
Она подумала на секунду о Фридрихе: о глупом капризном ребёнке, который искалечил её часом раньше, из-за своей глупости и наглости погибнув сам. Но даже этот надоедливый парнишка не вызывал в ней столько сильных и противоречивых чувств. Чёрт возьми, она готова была простить Цоллера! В конце концов, виноват он был лишь в том, что его избаловали вниманием, и он не услышал слова "нет"...
- Ваше красноречие вам не изменяет... - голос девушки звучал сейчас чуть надорванно, будто что-то важное внутри подрезали, - Что вы хотите и на что у нас есть полчаса?
Конечно, она заметила коробку с плёнкой, и почти не осталось сомнений - всё пропало. Всё было зря. Напрасно умер Марсель и неоправданно она застрелила Фридриха. Теперь её ждало что-то более страшное, чем смерть в огне или луже собственной крови, можно было не сомневаться.
Иначе Ганс бы не улыбался так жутко, так дружелюбно и в то же время холодно-бесстрастно. Шошанна могла поклясться - страшнее ей в жизни не было, и никогда прежде не доводилось испытывать такой сильной ненависти.
- Только без ваших штучек, бога ради...
Перед ней было лицо врага. Того, кому она хотела отомстить - так, чтобы её душа смогла, наконец, успокоиться. Все амбициозные планы были лишь отводом глаз от той детской обиды и не проходящей с течением времени боли.
Ганс Ланда. Её личный ангел смерти, единственный, кто сумел вызвать в ней жгучую, страстную слепящую ненависть, за которой меркло всё остальное.

Дружеские, лёгкие хлопки мягкой холёной ладони по боку отозвались неправдоподобно сильным гудением по телу. Шошанна закусила губу, глаза резко увлажнились, но она дала себе слово не плакать при нём. Он не должен быть видеть её слёз. Ни за что и никогда, пусть ей и осталось всего полчаса...
Она старательно отводила глаза: не было сил смотреть на его улыбку, такую знакомую, что, казалось, она будет преследовать еврейку и на том свете.
- Что за чертовщину вы вообще несёте? Какой взрыв? Какие ещё ублюдки?
Она ни слова не понимала из того, что наговорил Ланда. Однако меж строк всё же удалось прочесть главное: кинотеатр уничтожен. Евреи победили - так ведь он сказал? Что это значит - пожара избежать не удалось?
Шошанна почувствовала мурашки, слыша проникновенный шёпот Ганса. Он наклонился уже так близко, что она могла чувствовать ухом его дыхание.
- В каком смысле? - Шошанна повернула голову к Ланде, всё сильнее отклоняясь от него в сторону, и всё равно можно было разглядеть каждую морщину на его лице, - Хотите сказать, что Геббельс, Гитлер и все остальные мертвы?
На мгновение в душе зажглась надежда: судя по всему, так и есть. Почему же полковник не хочет говорить прямо? Что он скрывает? О чём ему так не терпится сообщить.
- Думаю, вашей тайны я при всём желании никому не выдам. Раз уж вы зовёте меня настоящим именем, позвольте и мне говорить без обиняков: я не боюсь смерти. Если за то, что я узнаю, мне придётся поплатиться жизнью, я не стану колебаться, - девушка гордо и храбро вскинула голову, - Мой долг уже свершён. Говорите.
Она хотела выйти из этой последней схватки непобеждённой и непокорённой. Но только богу известно, насколько больно ей сейчас было.

- Значит, никто не выжил? - ухмылки у Шошанны не получилось, но внутренне она праздновала победу, - Я не удивлена. Всё закономерно: свалить все тухлые яйца в одну корзину и надеяться, что они не пропадут - глупо, полковник. И вы это тоже знали.
Девушка не могла уже наклоняться дальше: падать с больничной койки не хотелось, но терпеть омерзительное поведение Ланды больше не было сил. Собрав всё, на что только было способно ещё хрупкое тело, Шошанна с силой оттолкнула штандартенфюрера от себя. Прямо так, упершись бледными тонкими руками в плечи Ганса.
Это стоило усилия - такого, что незакрытая рана стала кровить. Простыня, наброшенная на живот Шошанны, быстро-быстро стала краснеть; еврейка побледнела, завидев это, но даже не взглянула вниз, не попыталась остановить текущую кровь. Надо было до конца смотреть в глаза своему страху.
- Вы знали и потому ничего никому не сказали. Выходит, я обязана вам исполнением своего плана? Не больше, впрочем, чем вы мне - возможностью говорить сейчас в таком тоне.
Язвительность из голоса Шошанны исчезли. Губы капризно скривились в полной ненависти и презрения гримасе. Множество противоречивых чувств одолевало её в этот момент, однако накатывающая слабость располагала к тому, чтоб сказать лишь о самом, самом главном.
- Только вот никакой ты не герой. Ты просто белоручка, получающий всё чужими кровью и потом. Ты подлый предатель, трус и подлец. Славу и богатство ты выменял на честь и процветание своей нации? Да ты просто смешон и жалок.
"А ещё я ненавижу тебя. За мою сломанную жизнь. За то, что сделал меня такой. За то, что я осталась сильной и не сломалась - тебе назло. Ненавижу. Ненавижу."
- Тебе всё равно не сбежать от правосудия. Ты накажешь себя сам в конце концов, ещё до того, как до тебя дотянутся руки справедливости. Это не конец...
Голос Шошанны медленно срывался. Счёт её жизни, кажется, пошёл на минуты.